Командир 13-го ОДШБ майор Анатолій Цюренко: “Хлопці, які зараз стали комбатами, війну, як правило, починали ротними. І пройшли справжнє пекло”

Видно, что ему крайне неприятен этот инцидент, до мороза по коже. А примета, что, мол, долго жить будет, не утешает. Разве что саму жизнь молодой комбат теперь чувствует острее. И ценит ее больше.

За бои в 2014-2015 годах Анатолий получил высокие государственные награды: орден “За мужество” и орден Богдана Хмельницкого. Правда, чтобы узнать, где и как он их заслужил, пришлось изрядно помучить командира. Он охотнее говорил о своих друзьях, чем о себе. А удивил он не по годам мудрым отношением к тому, что сейчас происходит на востоке, где его батальон занимает одни из наиболее горячих мест: “С некоторых пор я не рвусь в бой, не хочу доказывать, что на что-то способен. Я видел войну в лицо, видел смерть очень близко. И не хочу ни наград, ни внимания. Главное, чтобы мои подчиненные были живы. Да, мы выполняем поставленные перед нами задачи, но героизм при этом мне лично ни от кого не нужен”.

“ЕЩЕ НЕ УЧИЛСЯ В ШКОЛЕ, СПРЫГНУЛ С САРАЯ И СЛОМАЛ НОГУ. ДОКТОР СТРОГО МЕНЯ СПРОСИЛ: “БУДЕШЬ ЕЩЕ ПРЫГАТЬ?” Я ОТВЕТИЛ: ДА, НО ТЕПЕРЬ С ПАРАШЮТОМ. ВОТ И СБЫЛАСЬ МЕЧТА”

– То, что идет война, я хорошо осознал, когда у нас появились первые потери: Виталий Дульчик, Вадим Забродский… Тогда, в 2014, я служил заместителем командира роты, а ее командиром был Саша Порхун.

– Почему ты стал военным? В семье кто-то служит?

– Это ошибка родителей, – улыбается мой собеседник. – Я родился в военном городке в грузинском городе Цхалтубо. Вместо детского садика в часть ходил, где служил отец. Поэтому с детства и не представлял, что могу быть кем-то другим. Еще не учился в школе, спрыгнул с сарая и сломал ногу. Доктор строго меня спросил: “Будешь еще прыгать?” Я ответил: да, но теперь с парашютом. Вот и сбылась мечта.

– И всегда знал, что будешь десантником?

– Отец военный, поэтому я тоже хотел служить. Сначала я должен был поступить в Житомирский военный институт радиоэлектроники. Сдал документы, прошел все собеседования. Оставался последний шаг. С абитуриентами беседовал полковник, его не устроили мои школьные оценки. Мне сказали: можем взять тебя в школу прапорщиков. Я обиделся. Отец у меня майор, а я буду прапорщиком? Это было 7 апреля, в день рождения мамы. Я пришел домой расстроенный, злой. Пошел в военкомат, переписал заявление и поступил в Одесский институт сухопутных войск. Выбрал факультет аэромобильных войск. И не жалею ни секунды. Чего хотел, то и получил.

– Но ты же не думал, что будет война…

– Даже не представлял, что это возможно. Четко понял, что это страшно и плохо, под Дьяково, куда мы улетели с Карачуна. И где меня первый раз ранили…

Это было начало июня 2014 года. Мы не знали, куда летим. Нас высадили в посадке. Оттуда мы выдвинулись и прошли около трех километров. Заняли перекресток, окопались. Мы должны были обеспечить проход 79-й бригады. Но тут сепары полезли со всех сторон. Ехали на гражданских машинах вооруженные люди, казаки какие-то.  Наше там присутствие оказалось полной неожиданностью. Мы их и встретили.

Наш выставленный пост остановил первую же машину. Их ошибкой было достать автоматы. Ответ последовал незамедлительно. Я так же, как и остальные, стрелял, когда почувствовал непонятную боль. Смотрю на ногу – кровь. Штаны стало жалко, классные были. К счастью, кость не пострадала. Осколок от ВОГа прошел насквозь.

– Тебя эвакуировали?

– Зачем? Ногу перебинтовали. Я расстроился, что штаны мне испортили. Взял гранатомет и бахнул по колонне, подорвав первую машину. Буквально сразу подошли наши основные силы. Уже когда мы вернулись на Карачун, рану почистили и зашили. От госпитализации я отказался. Первое время ходить, конечно, было сложно. Но выполнять задачи мог. Когда наши пошли Славянск брать, я оставался на Карачуне старшим. Там, во время штурма, погибли Сенюк, Крементар…

“САМОМУ ПРОСИТЬСЯ НА ВЫЕЗД – ПЛОХАЯ ПРИМЕТА”

– Все бои страшные, – продолжает Анатолий Николаевич. – Только дурак не боится. Чувство страха должно быть. Если оно исчезает, человек перестает понимать, где опасность. Я тоже чувствовал себя героем, пока меня не ранили. Я ж вылез дать целеуказания – выстрелил из автомата, чтобы гранатометчики поняли, куда стрелять, и моментально пострадал.

После Карачуна мы вошли в Славянск, а оттуда уже выезжали, куда требовалось. И приняли участие в рейде. Я тогда не понимал, что происходит. Видел только, как мы движемся. Если бы за нами в тех местах, где мы проходили в тылу врага, становилась пехота, то Ясиноватая и другие населенные пункты сейчас были бы нашей территорией.

– Вы проходили этот путь с боями?

– Да… Организм был заряжен настолько, что некогда было даже подумать об усталости, о неудобствах, о жалобах. Мы все тогда очень надеялись, что вот-вот пойдем на Донецк.

Фото: Дмитрий Муравский

После первых боев мы все поняли, что проситься куда-то в самые опасные места – плохая примета. И я лично никогда этого не делал. Виталик Дульчик не должен был ехать в тот день, когда погиб, и Вадим Забродский тоже. Виталик должен был на следующий день уехать домой к жене и ребенку… После этого были еще случаи, когда те, кто сами просились ехать на задание, не вернулись… С тех пор мы перестали проситься. Уже когда Саша Порхун стал командиром батальона, не раз такое было – он получает задачу, о которой никто больше не знает, сидит со своими замами, и никто из нас даже не намекнет, что готов ехать с ним. Мы всегда ждали решения командира. “Анатолий, поехали”, – все. Не вопрос. Оделся и поехали Марьинку зачищать. За день все сделали. Дошли аж до терриконов. Анализируя те события, уверен: если бы операцией командовали представители командования десантных войск, уверен, мы бы все сделали быстрее и эффективнее.

– Есть люди, которые тебя удивили своим поведением во время боев?

– Старший лейтенант Иванов! В Дебальцево, когда мы выводили войска, он сел на МТЛБ и погнал за разведчиками. Нужно отдать должное и водителю-механику. Он петлял так под обстрелами… Так вот. Старший лейтенант до этого себя никак не проявлял. Ну вот совсем. Неприметный был. Хороший парень, мягкий. А там хоп – сам прыгнул на МТЛБ, погнал за ребятами, без вопросов и раздумий. Когда мы потом раненых и погибших вывозили, я увидел, как он побежал выполнять и эту задачу. Глядя на него я сам, помню, подумал: Иванов такое творит, давай и сам что-то делай не хуже. Как это – он в поле будет, а я останусь?

Мы вывозили с поля и крайнего мужика. После него уже не было ни раненых, ни убитых. Он не знал, кто я, я не знал, кто он. У него что-то с ногой было. В итоге он оказался замом комбата 13-го батальона территориальной обороны. Помню его слова: оставь мне гранаты, я либо замерзну, либо с собой кого-то заберу. Брат, успокойся, сейчас вынесем, – ответил я. Правда, я недолго его нес. Подбежали другие ребята, в том числе и Иванов. Притащили доски, чтоб сделать что-то типа носилок. После этого человека никого там не оставалось. Этот мужик еще рассказывал командиру по бумажке, которую достал из кармана, кто в какой машине ехал, как выходили. А потом мы в новостях увидели командира, которому дали Героя Украины, рассказывающим, что он выходил крайним из Дебальцево. Не выходил он крайним!

“ВО ВРЕМЯ КОНТУЗИИ ТАКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧТО У ТЕБЯ В ГОЛОВЕ ВЗРЫВАЕТСЯ ГРАНТА”

– Когда ты оказался в Дебальцево?

– Это было после шахты Бутовки и Зенита. Нас должны были отправить домой. Мы уже находились в Чугуеве, видели самолеты. Но дали команду: 180 градусов назад, и мы вернулись.

Когда мы штурмовали шахту Бутовка, слева шел 1-й батальон, которым тогда командовал Игорь Герасименко, получивший Героя Украины, слева – я с Петром Маснюком, потому что Порхуна до этого сильно контузило. Взяли мы шахту, после чего достаточно долго там находились, не помню точно, две или три недели. Когда мы взяли шахту, враг потерял преимущество. И вот уже после всего этого, когда мы вышли из шахты Бутовки и Зенита, приехали на базу в Славянск, сдали оружие и боеприпасы, и добрались до Чугуева, чтобы лететь в Житомир, нас развернули и напрямую отправили под Дебальцево.

– Вам нужно было помочь выбраться тем, кто выходил из окружения?

– Мы показывали пути выхода, точки эвакуации. Забирали тех, кто шел пешком. Это было… По полям бойцы шли кто в чем. С оружием и без. Одного бойца, помню, тут же сами одели. То, что было на нем, обгорело… Видны были и ожоги тела. Я старался тогда не поддаваться эмоциям. Нужно было прикрыть и дать возможность нашим людям уйти, сократить потери и количество раненых. О причинах происходящего тогда не думал. Вокруг все взрывалось. Противник работал артиллерией достаточно прицельно. Стреляли не простые люди, а явно профессионалы. Дорога была пристреляна очень хорошо. Когда мы по ней ехали, в двух с половиной-трех метрах справа от нашего “Спартана” упала мина, вторая упала слева, тоже метрах в двух. Водитель нажал на тормоза – и  метрах в пяти перед машиной упали еще две мины. Броня выдержала все осколки, но если бы водитель не затормозил, мины бы попали точно по машине… Потом водитель дал по газам, и в то место, где мы находились пару секунд назад, тоже прилетело. Вот так мы проскочили.

– В тот момент была мысль: а мы сами выйдем отсюда?

– Конечно, выйдем! Сразу хоронить себя? Пусть попробуют еще взять!

– Оттуда тебе повезло выйти целым? Без контузий?

– Да. Тяжелую контузию я получил раньше, в Степановке.

– Что происходит с человеком во время контузии?

– Я выводил машину, “Хаммер”. Так жалко, что не удалось спасти… Хорошая была машина. Я был там с Колей Силиным, который в прошлом году, к сожалению, погиб дома в отпуске… Мы находились в посадочке. Нас отрезали от основных частей, приходилось идти в обход. Нас тогда сутки накрывали “Градами”, саушками, чем только не крыли. И вот я вывожу машину, а рядом падает мина. Меня, видимо, накрыло взрывной волной. Я выпал из машины, меня оттащили. Пока меня откачивали, я бред какой-то нес. Пришел в себя. Голова болела, но я уже понимал, что нужно продолжать делать свою работу. При этом в глазах темно, в ушах все звенит. Такое творится в голове, как будто внутри граната взорвалась.

– 13-й отдельный десантно-штурмовой батальон до выхода на фронт провел не одно совместное международное учение. У вас обновился личный состав. За это время твои подчиненные многому научились, они более подготовлены к ведению боевых действий, чем вы в 2014 году?

– У всех хорошая база, все понимают друг друга даже без слов, знают, как что делать. Конечно же, война многому научила, внесла коррективы в те знания, которые мы все получали во время учебы. Это нанесло свой отпечаток даже на поведение в обычной жизни. Скажу так: изменилась даже манера поведения во время игры в пейнтбол. Мы иногда организовывали команды из бойцов бригады и выбирались поиграть. И даже понимая, что в шариках краска, все равно, понимаешь, что тебя могут убить, знаешь, что неподалеку сидит опытный противник. Теперь даже играем по-другому, уже не говорю – воюем…

 

Накануне выхода на боевые позиции перед бойцами 13-го отдельного десантно-штурмового батальона выступил известный поэт Сергей Жадан со своей группой “Собаки в космосе”

– Раньше командирами батальонов становились не раньше 35 лет. Именно во время войны комбатами стали назначать совсем молодых ребят. Насколько ты был готов к такой ответственности?

– У командира должен быть и опыт, и подготовка, и знания. Если молодых назначают на высокие должности, значит, командование доверяет, значит, мы чего-то стоим, принимали решения, которые были важными и принесли успех. Те ребята, которые сейчас стали командирами батальонов, войну, как правило, начинали ротными. И прошли настоящий ад. И то, что много молодых командиров, показывает, что армия меняется, отходит от советских принципов.

Виолетта Киртока, “Цензор.НЕТ”